– Допустим, я тебе поверю. Так кто же, как не ты, повинен в смерти ребенка?
– Я не знаю. – Кикимора сжалась в комочек и меленько задрожала. – Не знаю.
Ива ей не поверила. Она видела, что нечисть напугана. А что может ее напугать? Даже думать об этом не хотелось.
– Отдам Каганам, – пригрозила девушка.
– Да не знаю я! Не знаю! – опять сорвалась на визг та. Ох, как же трудно с нечистью!..
– Но что-то ты знаешь? – вкрадчиво проворковала знахарка.
– Я правда не знаю, что это, – жалобно пропищала несчастная узница.
– Что – это?
– Это…
Кикимора стала рассказывать. Когда все ушли слушать менестреля, а старая бабка уснула, она выбралась из подполья и принялась заниматься своими делами: горшки перебирала (парочку, конечно, уронила), пряжу стала допрядать за хозяйкой. Когда та совсем запуталась (уж и не знаю почему), кикимора почувствовала приближение этого…
– Чего этого? – спросил Хон.
– Не знаю, что это такое. Но оно уже давно подбиралось к дому. Третьего дня началось…
– Вот ты и выла все время, покоя хозяевам не давая, – догадалась Ива. – Хоть до этого два месяца спокойно прожила.
– Да, – тихонечко заскулила нечисть. – Предупредить хотела. Ведь чуяла, чуяла, что-то будет… – Кикимора заплакала. – Вот оно-то маленького и… Маленького…
– Перестань, – прошептала Ива. – Лучше расскажи, как оно выглядело.
– Не знаю, – всхлипывала та. – Мне страшно так стало, страшно. Ужас по спине полез…
Почувствовав приближение «ужаса», кикимора спряталась за печку. Страх полностью завладел ею. Бабка спала, и то, что вошло в дом, ее не тронуло. Ему был нужен ребенок. Кикимора почувствовала, как из него уходила жизнь, так четко, будто видела это. Потом существо исчезло. Страх ушел много позже.
– И ты ей веришь?! – вскричал Хон, хотя по его лицу было видно, что рассказ произвел на него впечатление. Ива посмотрела на кикимору. В глазах той еще стоял ужас. Потом девушка вспомнила холодные пальцы страха на своей спине, она тоже почувствовала приближение чего-то зловещего. Да, Ива верила ей.
– Думаю, это правда, Хон. – Девушка снова посмотрела на узницу. – Скажи, кто тебя сюда «подселил»?
– Не знаю.
– Говори немедленно! – рявкнул Хонька. Дипломат из него был никудышный, зато пугач хоть куда.
– Не знаю. Я не могу его видеть.
– Да, точно, – вспомнила знахарка. – Она правда не может видеть эту гадину. Но ведь как-то ты поняла, что должна здесь жить.
– Зов услышала.
– Какой зов?
– А вот от нее. – Кикимора указала на куколку.
– Что это значит? Она же неживая, – невесть у кого спросил парень.
– Куколка – это всего лишь символ, – объяснила знахарка другу. – Если просто сделать такую же и кому-нибудь подбросить, ничего не произойдет. Чтобы подействовало, надо провести соответствующий обряд. Вот тогда-то кикимора и слышит зов. А куколка привязывает ее к определенному месту. Своего рода собачий ошейник, только желанный. Он дает кикиморе своеобразное право на проживание в доме, поэтому-то она так легко и разделалась с домовыми.
– Ничего себе легко, – хмыкнула нечисть.
– Ты лучше не хмыкай особо. С тобой еще домовые Каганов не разобрались, а ты им жизнь изрядно попортила. – Кикимора явно приуныла. – Лучше скажи, какой был зов?
– Э… а… не знаю, как передать…
– Ну хотя бы… мужской или женский голос?
– Женский, – сама себе не веря, произнесла та. – Точно-точно – женский!
– Узнать сможешь?
– Наверное, – не слишком твердо пробормотала кикимора.
– Так, ну ладно. Скажи мне еще вот что: кто же это терновник из-под порога убрал?
– Терновник?! – вскрикнул Хон. Все знали, что его иголки не пускают в дом нежить. – Может, его тут и не было? Нет, был. Точно помню. Ты его сама укладывала. Тогда я тебе потом еще руки мазью какой-то вонючей мазал. Ты искололась, когда тебя Браг по заду шлепнул, а ты его этим терновником по лицу в ответ. Да только силы не рассчитала, так руки сжала, что сама и поранилась. Точно-точно, вот тогда-то я вонь эту и терпел, мазь тебе по рукам размазывая.
– А сам?! Кто тебя потом перебинтовывал, когда ты драться с этим придурком полез?!
– Так ведь победил же!
– А зачем вообще полез?! Я и сама могу за себя постоять. Мне потом его пришлось еще и после твоих кулаков лечить.
– Кто-то должен тебя защищать!
– Всё! Слушать этого не желаю! Когда ты, кикимора моя дорогая, появилась в доме, был терновник под порогом?
– Был.
– А когда исчез?
– Не помню.
– Не помнишь или не видела?
– Помню, что его убрали. А кто – не помню.
– А ты подумай! Может, хоть голос там или еще что…
– Знаешь, знахарка, а ведь я не помню этого самого, потому что не видела.
– Что? – опять не понял Хон.
– Она не видела того, кто убирал терновник.
– И что это значит?!
– Это значит, милый друг, что, скорее всего, терновник убрал тот, кто и кикимору подселил.
– Вот гоблин!
– Согласна. Ладно. – Девушка снова обратилась к нечисти:– Куколку я заберу и сожгу. Ты от нее будешь свободна. Пойдешь ко мне в дом, домовому скажешь, что от меня. Пусть он тебя в каком сарае пристроит. Ты мне еще понадобишься. И не высовывайся. Ты сейчас многим насолила. – Ива убрала можжевельник с порога. Кикимора, не веря в такое счастье, ускакала.
Ива как раз сжигала куколку за околицей, когда услышала музыку. Она обернулась. На коротком полене спиной к погрузившейся в снег по самые окна деревне сидел менестрель. В руках у него была флейта. Из нее-то и лились звуки, а бард внимательно, оценивающе разглядывал девушку. Только она приготовилась рявкнуть, чтобы убрал глаза с ее частей тела, пока они (сиречь глаза) не оказались в одной его части тела, совсем для этого не предназначенной, как вдруг менестрель пропал. И деревня исчезла… Вместо заснеженного села вокруг, насколько хватает глаз, простиралась цветущая равнина. Небо стало голубым, а солнце – в самом зените. Неизвестные ей травы застилали луг, волнуясь как волны под ласковым летним ветром. В воздухе носились ароматы меда и сена, кружа голову игристым вином. На камне сидел темноволосый мужчина в роскошном белом одеянии и смотрел вдаль. Под звуки каких-то прекрасных, почти нереальных голосов по бескрайнему небу плыл серебряно-хрустальный замок. Звонкое ржание зазвенело в теплом чистом воздухе. Навстречу мужчине из летящего замка мчался ослепительно-белый единорог.